Министр любви [cборник рассказов] - Александр и Лев Шаргородские

Я стал ждать пятницу. Я сидел на балконе и читал Тору, которую мне дал Зовша.

— Во многой мудрости — много печали, — сказал Зовша, — и умножая знания — мы умножаем скорбь.

— Это к чему? — спросил я.

— Так, — сказал Зовша, — в августе я печален.

Я сидел на балконе, ел чернику с молоком и читал Тору. Тора была с комментариями.

— Каждый еврей, — читал я, — в своей жизни должен выйти из Египта…

Мне вдруг захотелось все бросить и выйти, прямо в гипсе.

— «Я еврей, — подумал я, — мне 23 года и я еще не вышел!»

Нетерпение охватило меня, я не знал, что предпринять. Я налил себе еще один стакан молока с черникой и здесь принесли телеграмму.

Я вообще ненавижу телеграммы. Особенно во время отпуска. Я развернул:

«Срочно явиться доктору Берковичу, среду, 10.00».

Подписи не было.

Я подумал, что Беркович хочет облегчить мою участь и снять гипс чуть раньше, но сейчас я никуда не спешил. Я хотел сидеть и читать Тору.

«— Поеду, как договорились, в пятницу,» — подумал я.

Я читал весь день и всю ночь напролет. На следующее утро под балконом остановился «газик» и из него вышли два мента.

«— За кем бы это?» — подумал я.

Почему человек никогда не думает, что могут приехать за ним?

Меня вывели в тот самый момент, когда Моисей выводил евреев из Египта.

«— Опять я еду не в ту сторону», — подумал я.

Газик трясся по дороге в Ригу.

— Куда мы едем? — спросил я.

— В Палестину, — усмехнулся один, и оба заржали.

Я даже не мог представить, куда меня привезут. Я воображал всё — КГБ, милицию — меня привезли к Берковичу. В его кабинете хромало, скакало, стонало человек десять загипсованных. За столом сидели члены комиссии, от рож которых меня зашатало. Беркович стоял отдельно, командарм без армии, с лицом белым, будто сам себе наложил гипсовую маску.

Встал мордатый, видимо, председатель.

— Переломанные, — прохрипел он, — хромые, косые и прочие! Начинаем сеанс чудодейственного исцеления! — Вся комиссия заржала.

Мордатый взял первую историю болезни.

— Рацбаум Абрам Львович, 33–го года рождения, открытый перелом берцовой кости, — он хихикнул. — Бедная косточка, болит, небось? А ну‑ка, идите сюда, сейчас поможем.

Перепуганный Рацбаум заковылял к столу, хромая на обе ноги.

— Через три минуты заскачешь, как косой, — пообещал мордатый, — давайте‑ка взглянем на ноженьку.

Двое членов комиссии взяли инструмент и начали разрезать гипс.

— Теперь скачи, — сказал мордатый.

— Рацбаум подскочил и рухнул на пол.

— Честное признание уменьшает срок, — предупредил мордатый, и Рацбаум заскакал.

— Горный козел, — констатировал мордатый, — вот так чудеса! Берцовая заживает три месяца, а тут — два дня! Доктор Беркович

— кудесник!

Мордатый взял следующую историю болезни.

— Рубаненко Оскар Осипович, 29–го года рождения, тройной перелом ключицы, двойной голени, вывих обеих рук! Несчастье какое!

Рубаненко лежал на полу, загипсованный с ног до головы.

— Где это вас так угораздило, родимый?

— В Сигулде, — выдавил Рубаненко, — упал с горы. Умираю.

— Сейчас оживешь, — побещал мордатый, — приступайте, товарищи.

Через пять минут Рубаненко плясал вприсядку.

— Ка — линка, малинка, малинка моя, — прихлопывал мордатый, — чудеса да и только! Поздравляю вас, доктор Беркович, вы творите чудеса, поздравляю от имени латвийской прокуратуры. Кстати, вас хочет поздравить и прокурор.

— Мы знакомы, — сказал Беркович, — я ломал ему позвоночник.

— Заткните пасть, — приказал мордатый.

Берковича увели, а с нас взяли подписки о невыезде.

— Минуточку, — сказал я, — какой может быть выезд в этом гипсе? Кто снимет гипс?!

— Кто накладывал, тот и снимет, — объяснил мордатый.

— Да, но его же забрали.

— Я думаю, лет через пять он вернется, — хохотнул мордатый.

Я подписал «о невыезде» и захромал к выходу…

— Что в этом страшного, — успокаивал Зовша, — ты не хотел уезжать — сейчас ты не уезжаешь на законном основании. Давай попробуем разбить гипс.

Мы были в лесу, и Зовша с силой бил мою ногу о молодую сосну. Гипс не поддавалася.

— Ты мне таки устроишь перелом, — сказал я. — Сколько, по — твоему, мне могут дать?

— Года три, — ответил он, — «подрыв экономической мощи социалистического отечества». Злонамеренный невыход на работу.

— И что же мне делать, Зовша? — запричитал я, — ты же мудрый, ты читал Тору, что мне делать?

— Ша, — остановил Зовша. — Есть Айсурович! Был Беркович — есть Айсурович. Давай окунемся и поедем к нему.

— Никто так не сотрясает мозги, как он, — объяснил Зовша в такси, — если хочешь знать, Айсурович — это Беркович мозга.

— Невропатолог? — спросил я.

— Не совсем, — сказал Зовша, — шофер второго консервного завода.

Айсурович был грузноват, ел щи, в бороде у него висела капуста. Он внимательно слушал Зовшу.

— Что его может спасти? — повторил Айсурович, — сотрясение мозга его может спасти! Если хотите, я могу вас сбить сегодня, после обеда, угол бульваров Райниса и Падомью.

— Что значит сбить?! — не понял я.

— Вы не хотите под машину? — уточнил Айсурович.

— Нет!

— То есть, вы хотите в тюрьму?

Я молчал.

— Не волнуйтесь, у меня разработанная методика. Я сбиваю без единой царапины. Сбиваемый падает сам, от легкого касания бампером. Поцелуй! Вы что, боитесь бампера?

— Ничего я не боюсь! — огрызнулся я.

— Вы умеете падать плавно? — спросил Айсурович, — вот так, как лебедь, головой под левое колесо.

Он упал. Меня затрясло.

— Лучше пойду в тюрьму, — сказал я.

— Дурачок, — сказал Зовша, — он же специалист по сотрясениям. Он сбивает семь лет — и все безукоризненно. Кто только не лежал под его колесом. И потом — сотрясение мозга — верняк! Его не раскрыть. Мозг хранит свои тайны! Мозг — не нога.

— Ты мне готовишь вторую подписку о невыезде, — сказал я.

— Послушайте, — вмешался Айсурович, — у меня мало времени. У меня основная работа — возить шпроты! И еще я должен сбивать. Это нелегкая халтура… Мы сбиваем или нет?!

— Может быть, завтра, — попросил я, — я должен морально подготовиться.

— Завтра я сбиваю Каца из Киева, — отрезал Айсурович, — потом Ривкин из Брянска, я не могу сбивать несколько раз в день — это требует большого психического напряжения. Если я буду сбивать несколько раз в день — я таки собью! И потом, сегодня «скорая» возит в шестую больницу, а там Зелик. С ним все будет легче. Итак, угол Падомью и Райниса, вечером, в 8 часов, на красный свет. Я буду на грузовичке.

Жена поднесла Айсуровичу кисло — сладкое мясо…

— Ну, главное устроили, — говорил Зовша на набережной, — теперь свидетели. Свидетель должен вызывать доверие.

— Тогда Люсик, — сказал я, — Люсик и Бенечка.

— Я говорю «доверие» — ты говоришь «Люсик»! Какой еврей сегодня вызывает доверие?! Тем более, когда один еврей сбивает другого. Свидетели должны быть людьми коренной национальности. У меня есть двое латышей — Ивар и Янка — отличные ребята, оба сидели, поют в хоре «Саркана Звайзгне», с удовольствием делают все, что идет против нашей любимой советской власти.

— Что в сотрясении антисоветского? — поинтересовался я.

— Вызов прокуратуре, судебным органам, — разъяснил Зовша.

Ивар и Янка дали согласие.

— Лабс! — сказали они, — руки чешутся по настоящему делу.

Мы взяли такси и покатили на взморье.

— Мужайся! — сказал Зовша и обнял меня.

Я вернулся на дачу и вышел на балкон. Желтые листья летали по нему. Ветер с моря переворачивал страницы Торы.

— «Вот завтра меня собьют, — подумал я, — так и не дочитаю Книги, так и не выйду из Египта…»

Мне очень не хотелось лежать в египетской земле. Мрачные мысли окутали меня.

Я спустился и побрел к морю. Песок был холоден, кричали чайки.

— Каждый еврей, — повторял я, бродя вдоль моря, — должен выйти из Египта. Каждый еврей…

Я вернулся на дачу, налил себе индийского чаю и до утра наслаждался Торой.

— «Где ты»? — перечитывал я вопрос Бога к Адаму, после того, как тот съел яблочко. И я уже понимал, что это не вопрос географии.

Бог прекрасно знал, где спрятался Адам. Бог спрашивал Адама и спрашивает каждого из нас «Где ты?». Справедливо ли ты живешь?

Выполняешь ли предназначение человека на земле — «Где ты?» Адам не ответил прямо на этот вопрос.

О себе я мог сказать совершенно спокойно: — в жопе!

Мало того — через несколько часов мне надо было еще идти под машину Айсуровича.

— Не пойду, — сказал я Зовше, — я хочу выйти из Египта.

— И, умножая знания, мы умножаем скорбь, — вздохнул Зовша, —

зачем я тебе дал Тору?.. И потом — как можно выйти, когда ты подписал бумажку о невыезде?